Писатели Урала

ОСМЕЛИТЬСЯ ПРЕДСТАВИТЬ

Начало у меня, как у всего, — простое.
Я тоненькой тычинкой по космосу кружил…
С. Фатыхов

Есть известный стереотип, что любая наука – это способ познания, постижения мира. Мы принимаем это, как непогрешимый догмат, как некую вероучительную истину. И правильно делаем, что защищаем удивительный дар осознанного мировосприятия как главный способ человеческой идентификации. Изыми его – и человек, сам будучи Вселенной, вдруг как мертвый морской еж, погрузится в слой ила, а его органические клетки вытеснят минералы, превратив все в каменный окатыш. Совсем не радужная перспектива. Интуитивно чувствуя это, мы стараемся поступить наоборот – и из тысячелетнего останца с едва заметным рисунком воссоздать целый мир и поместить его в то, что именуется «здесь и сейчас».

В этом плане книга Салима Фатыхова – классическое повествование о том, как рождается знание. На этом построена вся ее логика. Даже стилистически книга словно движется от простого, почти детского удивления, к четким научным дефинициям и системе координат. Ступеньки настолько отчетливы, что ты сам, вслед за автором, подняв и осмотрев массивный кусок кварца, похожий на топор, сначала поднимаешься в мир воображения, сопоставляя очертания предмета со всем, что тебе известно. Потом делаешь еще один шаг наверх – в мир версий и предположений, а догадки кружат над тобой, как эльфы, и жалят, как осы. А затем, на высоте с разреженным воздухом, начинается долгий, скрупулезный, а потому нудный и запутанный мир анализа и доказательств. Если бы каждый в нем задерживался, нас постигло бы «горе от ума» — и мы спускаемся с этого Синая с чувством выполненного долга: дошли ведь! К тому же знаем, что те, кто остаются там надолго, тоже «человецы суть», и тоже рано или поздно спускаются к подошве горы, чтобы радостно поделиться с суетливым человечеством своими выводами и открытиями, словно титаны раннего Возрождения.

Все ключевые выводы своих многолетних исследований Салим Фатыхов сделал в обстоятельном труде «Мировая история женщины», выстроив строгую и стройную научную систему обоснований матриархального начала человечества. Но это именно выводы – исследовательские, старательские, следопытские — выводы, выросшие из тысяч рукописных карточек, дневниковых заметок, почеркового бисера, разбросанного по бумажным листам. Но то, что делает исследователь на страницах новой книги, — это удивительная, хотя и не во всем ровная попытка рассказать «биографию» этих итогов.

Салим Галимович практически никогда не называет себя археологом, хотя научными методами исследования владеет в совершенстве. На страницах этой книги он – то любознательный человек, краевед, журналист, то внимательный читатель, дотошный в мелочах, то геолог, для которого земные недра – это весьма разговорчивый собеседник. Но во всем звучит один объединяющий мотив: узнавание себя в прошлом. Другой фундаментальной задачи у исторической науки, как ни крути, нет и не будет. Поэтому, имея на руках фрагменты материальной культуры доисторических эпох, еще недостаточно попыток реконструировать только быт – важно понять через отголоски мифов или сопоставление культур в разных точках земного шара стратегии поведения «человека изначального», реконструировать его мысли, чувства, целеполагание. И, может быть, вслед за К.Г. Юнгом, прийти к парадоксальному выводу, что человек нынешний, глядя в иллюминатор самолета, в своем архетипе на самом деле по-прежнему едет в карете прошлого.

Археологических открытий Салимом Фатыховым было сделано немало, причем, артефакты иногда буквально были под ногами. Например, всковырнутые экскаватором остатки древнего акведука в пустыне Карнаб-Чуль близ Навои. Он не выдержал и даже написал оду «стальному собрату, незрячему археологу»…

Автор не случайно открывает свою книгу гимном краеведению. Самая народная наука, как называл краеведение Д.С. Лихачев, начинается с двух вещей: вглядывания и удивления. Именно это вызывает энергию большого взрыва и рождение вселенной. У Фатыхова магия места – прекрасный Навои и древняя Бухара – станет главным импульсом, а Сармышское урочище с его петроглифами словно вложит ему в руки ключ… Да не просто ключ, а целую связку ключей для будущих исследований! Он всегда возвращается в Сармыш, на плато Джиноты, и тогда самому кажется, что никогда оттуда и не уходил…

В 1974 году именно Сармыш подарит Фатыхову удивительный космогонический петроглиф: изображение женщины в яйцевидной капсуле, обрамленной двенадцатью солнечными лучами и вознесенной на колесницу. Чтобы ощутить универсальность образа матери-прародительницы — «дочери Солнца», автором будут протянуты сотни исследовательских нитей: к ригведийским гимнам в честь богини Ушас, к немногочисленному и потому функциональному зороастрийскому пантеону, к сияющему чреву китайской богини Нюйва, к прахристианскому образу Барбело, к средневековому мифу о чаше Грааля. Так писалась «биография вывода» о Солнечной капсуле как своего рода «фотографии» матриархального человека и усиливалась многочисленными скульптурными статуэтками матерей-прародительниц.

Последних у автора сложилась целая коллекция – не в физическом виде, конечно, а как «артефакты знания», выуженные им из многих тысяч страниц научных исследований. Обилие имен палеолитических венер и их транформаций: рожаниц, балома, кукол – поражает. Но сколь бы ни были они многочисленны в культурах разных народов, они восходят «к изначальному и универсальному факту материнской доминанты» — и становятся еще одним «биографическим фактом» исследовательского поиска.

Территориально в него вошел и Южный Урал, край родной и близкий, в который еще предстояло вглядеться. В поле жизни Салима Фатыхова оказались, как минимум,  два открытия, пусть и не им совершенных: протогород Аркаим в степном Зауралье и мегалитический комплекс Острова Веры на озере Тургояк. А в поле жизни его исследовательской идеи ключевой стала Игнатиевская пещера и увиденный воочию в 2005 году на сводах Дальнего зала древнейший (свыше 14 тысяч лет) хтонический сюжет о пятнах семени быка, проникающем в женщину, сопоставимый в иных, более поздних культурах, с биологическим лунным календарем.

«Я уже могу взять на себя смелость представить…» — повторит автор свои чувства времен Сармыша. В этих словах суть всего научного поиска, который вдруг, исподволь, внахлест превращается в мифомагический обряд. «Игнатиевская пещера является уникальным на Земле свидетельством глубочайших по древности мировоззренческих представлений человечества о таинствах рождений-перерождений… Она позволяет провести умозрительную реконструкцию обрядов инициации… /и дать ответ/, что могло происходить в этом полузале, свод и стены которого почти сплошь в следах охры и покрыты копотью от факелов…»

«Но разве домыслы позволительны в научном исследовании»? – спросят одни. «Насколько реконструкция соответствует реальности»? – сомневаются другие. «Чем больше погрешность в исследовании, тем меньше в нём науки», — выносят свой вердикт третьи. При этом даже не вспоминают, что знаменитая «наиточнейшая» формула А. Эйнштейна об эквивалентности массы и энергии действует в одних условиях (вакуум, например) и беспомощна в других. Реконструкции, проведенные Салимом Фатыховым, суть теория вероятности, которая позволена и ученому, и поэту, и философу, такими, какими были, по описаниям современников, Максим Эфесский и Леонардо да Винчи.

«Смелость представить…» А у исследователя – мужчины – нет и не будет иного выбора: табуированное пространство, к какому относятся и мегалитические комплексы, и плацентарные знаки святых мест, и пещерные матриархальные святилища, дается человеку именно в представлении, но не в ощущении, воспроизведении. «Тут святое место; не трогайте его, уходите», — говорил Фатыхову старый чабан, словно предупреждая, что неуклюжее любопытство погубит сакральное знание, не ему предназначенное. Для тех знаний, что получала девочка-неофитка в Игнатиевской пещере в течение трех дней, ему не хватит и трех жизней. Отсюда столь бережное отношение к «предмету исследования» и столь же бесконечное его изучение.

Отсюда и ощущение «старых новых страниц», возвращение образов, уже когда-то уложенных в память, — подобно «старому новому году», укоренившемуся в российском календаре и почти не имеющему аналогов. Образы мерцают, как звезды, складываясь в знакомые созвездия – как и положено исследовательской вселенной. Особенно хорошо это будет заметно в большом очерке, посвященном мифологическому и пространственному бытию тюркской женщины. Этот очерк плотно запараллелен с «Мировой историей женщины» — даже в названии разделов. Но именно выбор «тюркской темы», восхождение к праобразу богини-матери Умай, делает этот очерк перекрестком «биографий идей» с биографией самого автора. Это этнографическая дань самому себе, собранная десятилетиями работы и пропитанная чувством личной сопричастности к Востоку, который хранит в себе тысячелетия…

«Происхождение сознания мифологически представлялось первобытному человеку как возникновение света, проявляющего из тьмы мировые процессы и самого человека», — напишет Салим Фатыхов, возвращаясь (в который раз) к лучезарному образу матери-прародительницы. Впрочем, слово «первобытный» здесь лишнее – и до сих пор акт познания сопровождается этой великой палеолитической эмоцией. Но дело, по-прежнему, в масштабах.

Иногда кажется, и по-писательски это допустимо, что Салима Фатыхова однажды ночь застала в урочище Сармыш – там, где на черных как смоль скалах еще совсем недавно отражалось, как в зеркалах, синее небо. Он и его фонарь были готовы к этому; и батарейки заряжены, чтобы всю ночь скользить по фрагментам знаменитых петроглифов. Час за часом скользил в темноте луч фонаря, высвечивая древние сюжеты и оживляя их в воображении автора, радуя внезапными догадками. Один, второй, третий, пятый, сотый… В ночной тишине, словно вспугнутые путником, щелкали звуки: «тан, син, кер, ам, май, бар, ир, ума» — как будто невидимый лингвист надиктовывал человеку с фонариком семантические основы пра-языка.

Под утро, когда небо засветилось бирюзой, а очертания ущелья раздвинулись в пространстве, утомленный исследователь сам себе показался маленькой тычинкой бесконечного мира. Глаза закрывались, но он пересилил себя и дождался, когда лучи солнца озарят древнюю галерею целиком – и сведут все его ночные изыскания в одну большую картину…

В реальной жизни Салима Фатыхова такой ночевки, может быть, никогда и не было, но в биографии его исследовательских идей и выводов – несомненно!

Вячеслав Лютов
Челябинск, 2017

Similar Posts

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *